Неточные совпадения
Мелькала постоянно во все эти дни у Раскольникова еще одна мысль и страшно его беспокоила, хотя он даже старался прогонять ее от себя, так она была тяжела для него! Он думал иногда: Свидригайлов все вертелся около него, да и теперь вертится; Свидригайлов
узнал его тайну; Свидригайлов имел замыслы против Дуни. А если и теперь имеет? Почти наверное можно сказать, что да.А если теперь,
узнав его тайну и таким образом получив над ним власть, он захочет употребить ее как
оружие против Дуни?
Он мог быть сделан случайно, во время осмотра
оружия, вы могли и не
знать, что оно заряжено.
Председатель, так же как и вчера, изображал из себя беспристрастие и справедливость и подробно разъяснял и внушал присяжным то, что они
знали и не могли не
знать. Так же, как вчера, делались перерывы, так же курили; так же судебный пристав вскрикивал: «суд идет», и так же, стараясь не заснуть, сидели два жандарма с обнаженным
оружием, угрожая преступнику.
В трактире «Столичный город» он уже давно слегка познакомился с одним молодым чиновником и как-то
узнал в трактире же, что этот холостой и весьма достаточный чиновник до страсти любит
оружие, покупает пистолеты, револьверы, кинжалы, развешивает у себя по стенам, показывает знакомым, хвалится, мастер растолковать систему револьвера, как его зарядить, как выстрелить, и проч.
И не убить, о нет, вломился он к нему; если б имел преднамеренно этот умысел, то озаботился бы по крайней мере заранее хоть
оружием, а медный пест он схватил инстинктивно, сам не
зная зачем.
Узнав об этом, удэгейцы решили с
оружием в руках защищать товарища.
Стены, увешанные
оружием, обрамляющим фотографии последних московских боев, собрали современников во главе с наркомами… На фотографиях эпизодов
узнают друг друга… Говорят…
«Кто
знает, — думал старый гарибальдиец, — ведь бороться можно не только копьем и саблей. Быть может, несправедливо обиженный судьбою подымет со временем доступное ему
оружие в защиту других, обездоленных жизнью, и тогда я не даром проживу на свете, изувеченный старый солдат…»
Иногда снятся странные сны, невозможные и неестественные; пробудясь, вы припоминаете их ясно и удивляетесь странному факту: вы помните прежде всего, что разум не оставлял вас во всё продолжение вашего сновидения; вспоминаете даже, что вы действовали чрезвычайно хитро и логично во всё это долгое, долгое время, когда вас окружали убийцы, когда они с вами хитрили, скрывали свое намерение, обращались с вами дружески, тогда как у них уже было наготове
оружие, и они лишь ждали какого-то знака; вы вспоминаете, как хитро вы их наконец обманули, спрятались от них; потом вы догадались, что они наизусть
знают весь ваш обман и не показывают вам только вида, что
знают, где вы спрятались; но вы схитрили и обманули их опять, всё это вы припоминаете ясно.
—
Знаете… у нас идет в роте осмотр
оружия, — отважно солгал Ромашов. — Готовимся к смотру, нет отдыха даже в праздники… Однако я положительно сконфужен… Я никак не предполагал, что у вас пикник, и вышло так, точно я напросился. Право, мне совестно…
как весь театр Михайловский словно облютеет. «Bis! bis!» — зальются хором люди всех ведомств и всех
оружий. Вот если бы эти рукоплескания слышал Баттенберг, он, наверное, сказал бы себе: теперь я
знаю, как надо приобретать народную любовь!
Александров уже
знал, что совсем не его славные предки, «старинные александровцы», вызвали своим поведением такую прискорбную замену
оружия.
— Поиграли и довольно, — опустил
оружие и Петр Степанович. — Я так и
знал, что вы играете; только,
знаете, вы рисковали: я мог спустить.
— Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец не из тех, что вас обидели; я его
знаю; он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите
оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
Хаджи-Мурат расспросил еще про дорогу, и, когда Хан-Магома заверил его, что он хорошо
знает дорогу и прямо приведет туда, Хаджи-Мурат достал деньги и отдал Бате обещанные три рубля; своим же велел достать из переметных сум свое с золотой насечкой
оружие и папаху с чалмою, самим же мюридам почиститься, чтобы приехать к русским в хорошем виде.
Я
знаю про себя, что мне не нужно отделение себя от других народов, и потому я не могу признавать своей исключительной принадлежности к какому-либо народу и государству и подданства какому-либо правительству;
знаю про себя, что мне не нужны все те правительственные учреждения, которые устраиваются внутри государств, и потому я не могу, лишая людей, нуждающихся в моем труде, отдавать его в виде подати на ненужные мне и, сколько я
знаю, вредные учреждения; я
знаю про себя, что мне не нужны ни управления, ни суды, производимые насилием, и потому я не могу участвовать ни в том, ни в другом; я
знаю про себя, что мнене нужно ни нападать на другие народы, убивая их, ни защищаться от них с
оружием в руках, и потому я не могу участвовать в войнах и приготовлениях к ним.
Я
знал то, что было высказано об этом предмете у отцов церкви — Оригена, Тертуллиана и других, —
знал и о том, что существовали и существуют некоторые, так называемые, секты менонитов, гернгутеров, квакеров, которые не допускают для христианина употребления
оружия и не идут в военную службу; но что было сделано этими, так называемыми, сектами для разъяснения этого вопроса, было мне мало известно.
Несмотря на то, что он недавно был собран в строевые, по широкому выражению его лица и спокойной уверенности позы видно было, что он уже успел принять свойственную казакам и вообще людям, постоянно носящим
оружие, воинственную и несколько гордую осанку, что он казак и
знает себе цену не ниже настоящей.
И вот она пред человеком, которого
знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего сердца, — в шелке и бархате он пред нею, и
оружие его в драгоценных камнях. Всё — так, как должно быть; именно таким она видела его много раз во сне — богатым, знаменитым и любимым.
— Вы
знаете, что Оглоблин мне тоже отдал в лотерею свое
оружие? — сказала она ему.
— Никакой я не
знаю, но можешь разлюбить. Постой!.. — воскликнул князь и встал на ноги. — Если ты разлюбишь меня или умрешь, так позволь мне застрелить себя… из этого револьвера… — прибавил он и раскрыл перед Еленой ящик с
оружием.
— О, в таком случае… Господин Данвиль! я признаю себя совершенно виноватым. Но эта проклятая сабля!.. Признаюсь, я и теперь не постигаю, как мог Дюран решиться продать саблю, которую получил из рук своей невесты… Согласитесь, что я скорей должен был предполагать, что он убит… что его лошадь и
оружие достались неприятелю… что вы… Но если граф вас
знает, то конечно…
— Все это господин Голядкин проговорил, разумеется, с таким видом, который ясно давал
знать, что герой наш вовсе не жалеет о том, что кладет в этом смысле
оружие и что он хитростям не учился, но что даже совершенно напротив.
Не имея никакого понятия о родах
оружия, я не мог понять, почему Семенкович отдавал такое предпочтение жандармскому дивизиону. Тем временем отец вернулся из Лифляндии с братом Васей, которого я сперва не
узнал, принимая его по пестрой ермолке за какого-то восточного человека. Оказалось, что по причине недавно перенесенной горячки он был с бритой головою.
Однажды на привале к начальству прискакал казак с важным известием. Нас подняли и выстроили без ранцев и без
оружия, в одних белых рубашках. Никто из нас не
знал, зачем это делается. Офицеры осмотрели людей; Венцель, по обыкновению, кричал и ругался, дергая за дурно надетые кушаки и с пинками приказывая оправить рубахи. Потом нас повели к полотну железной дороги, и после довольно долгих построений полк вытянулся в две шеренги вдоль пути. На версту протянулась белая линия рубах.
Екатерина Завоевательница стоит на ряду с первыми Героями вселенной; мир удивлялся блестящим успехам Ее
оружия — но Россия обожает Ее уставы, и воинская слава Героини затмевается в Ней славою Образовательницы государства. Меч был первым властелином людей, но одни законы могли быть основанием их гражданского счастья; и находя множество Героев в Истории, едва
знаем несколько имен, напоминающих разуму мудрость законодательную.
Все Дворы удивились Ее умеренности; но Екатерина
знала время, обстоятельства; хотела видеть следствие некоторых новых Европейских перемен [Французской революции] и отсрочила дальнейшие успехи Российского
оружия.
Не позабудь, что я тебе сказал.
Когда подъедут близко удальцы
Мои, то киньтесь вы с
оружием толпой,
И будто бы освободивши силой,
Ее сюда скорее приведите…
Да чур не забывать, что вы без языков,
А то… меня ты
знаешь коротко!
Возьми ж себе заранее награду...
Она
знала Холмского по его
оружию и доспехам, обагренным кровию Мирослава; огненный взор ее звал все мечи, все удары новогородские на главу московского полководца, но железный щит его отражал удары, сокрушал мечи, и рука сильного витязя опускалась с тяжкими язвами и гибелию на смелых противников.
Но если не хочешь мира с людьми свободными, то
знай, что совершенная победа над ними должна быть их истреблением, а мы еще дышим и владеем
оружием;
знай, что ни ты, ни преемники твои не будут уверены в искренней покорности Новаграда, доколе древние стены его не опустеют или не приимут в себя жителей, чуждых крови нашей!» — «Покорность без условия, или гибель мятежникам!» — ответствовал Иоанн и с гневом отвратил лицо свое.
Явные и постоянные черты всякой реакции всегда выражаются в том, что победители начинают бояться разума, которым они пользовались как
оружием и силу которого хорошо
знают; побежденные же сомневаются в силе разума, мировое творческое значение которого не вполне ясно им, ибо побежденным является народ, а его, как известно, не очень охотно знакомят с могуществом разума и науки.
Вероятно ли, что накануне борьбы об этом бойце ничего не
знают? А между тем он уже стоит, грозный, в полном вооружении, готовый переступить границу по первому зову реакции. И при всем том едва
знают его
оружие, цвет его знамени и довольствуются его официальными речами и неопределенными разногласными рассказами о нем.
Филипп
знал силу оратора, говорил, что боится его больше, чем целой армии, и, понимая, что борьбу надобно производить равным
оружием, подкупил Эсхина, который мог помериться с Демосфеном.
Нам приятно слышать, что Псару сумел предупредить бегство ленивых и трусов. Пусть
знают все, что и нам не угодна война, но мы не прекратим ее, доколе не покорим всех подлых врагов из пустыни Сирийской и из пустыни Ливийской, и будем воевать до полной победы. Пусть ответит нам слуга наш Псару, есть ли у него довольно
оружия, довольно колесниц и довольно хлеба для войска?
Тут все блистало бархатом и позолотой: точеный орех и резной дуб, ковры и бронза, и серебро в шкафах за стеклом, словно бы на выставке, и призовые ковши и кубки (он был страстный любитель рысистых лошадей), дорогое и редкое
оружие, хотя сам он никогда не употреблял его и даже не умел им владеть, но держал затем единственно, что «пущай, мол, будет; потому зачем ему не быть, коли это мы можем, и пущай всяк видит и
знает, что мы все можем, хоша собственно нам на все наплевать!».
Они
знают, что ждет Их, на что Они обречены, и вольно грядут Себя отдать, совершить волю Пославшего: Она «принять орудие в сердце» [Неточная цитата из Евангелия от Луки: «И благословил их Симеон и сказал Марии, матери Его: се, лежит сей на падение и на восстание многих в Израиле и в предмет пререканий, — и Тебе самой
оружие пройдет душу, — да откроются помышления многих сердец» (2:24...
И, как нарочно, по линии пробежал ветер и донес звук, похожий на бряцание
оружия. Наступило молчание. Не
знаю, о чем думали теперь инженер и студент, но мне уж казалось, что я вижу перед собой действительно что-то давно умершее и даже слышу часовых, говорящих на непонятном языке. Воображение мое спешило нарисовать палатки, странных людей, их одежду, доспехи…
Но и тут Милица утешала себя мыслью, что, когда, даст Бог, окончится со славой для русско-сербского союзнического
оружия война и вернется она домой, — отец,
узнав побуждение, толкнувшее ее на поле военных действий, не станет бранить и упрекать свою Милицу…
Из поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в лучах заходящего солнца серебряными рукоятками поясного
оружия. Когда они приблизились, мы
узнали в них Бэллу и Израила.
— «Наши столпились у ворот укрепления. Святослав стоял впереди с огромным бердышом. Одежда его была вся изорвана, волосы всклокочены; руки по локоть, ноги по колено в крови; глаза метали ужасный блеск. Татары, казалось,
узнали его и хлынули, как прорванная плотина. „Умирать, братцы, всем! Славно умирать!“ — крикнул он, бросился в гущу татар и начал крошить их своим страшным
оружием…»
Один из ее конфидентов, Жучок, желая из своих целей выиграть ее доверенность и замаскировать свое предательство, дал ей
знать под глубокой тайной, что депо
оружия, стоившее ей так дорого, небезопасно хранится под склепом недостроенного костела.
— Это до меня не касается, вероятно, брата моего; где он, что с ним, вы, должно быть, лучше меня
знаете. Это может касаться до многих поляков, поднявших
оружие против России.
— Ранеев прислал мне его, как доверенного человека. Не
знаю отношений их друг к другу, но я, полагаясь на слово умирающего, истинного патриота, доверилась Жучку и покуда не имею причины раскаиваться. Скажу вам русскую пословицу, хоть и немного грубую, сырую: «Мне хоть бы пес, да яйца нес». Послушаем, что скажет. Он доставил
оружие матери Владислава, я имею на это доказательства, и если осмелится изменить нам, так сам на себя накинет петлю.
— Порази тебя гнев небесный и
оружие земное! По крайней мере
узнаешь ли ты этот меч, который был покинут тобою в ночь битвы на Городище? Ты первый показал хвост коня своего москвитянам и расстроил новгородские дружины. Этот меч, я сам
узнал недавно, принадлежит тебе.
Подпоручик Яков Иванович Ростовцев, открывший, как мы
знаем, великому князю Николаю Павловичу существование готового вспыхнуть заговора, был совершенно чужд ему и не
знал ни его целей, ни разветвлений: он угадал только, что заговор этот давно существовал и что обстоятельства давали ему в руки опасное
оружие против императорского правительства. Он
узнал также по счастливому случаю имена главных заговорщиков.
— Братцы, — отвечал Григорий, схватив их за руки, — если бы я был ливонец и вы бы пришли со мной вести расчеты
оружием, любо бы было мне потешиться молодецкою забавою. Тогда, Бог весть, чья сторона перетянула бы! Или, к примеру сказать, когда бы я с вами давно был однополчанином и мы пришли бы вместе сюда на врагов, — не хвалюсь, а увидали бы вы сами,
знаю ли я попятную.
— Злочестивец, в руке твоей не крест животворящий, а
оружие убийственное, которое ты хочешь вонзить нам в сердце.
Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев;
знаю, что вы готовитесь предаться Сигизмунду-Августу. Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и святой Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова. Иди в храм Святой Софии!
Время терялось, в самой шайке обнаружились раздоры; многие хотели продолжать путь, но лишь с тем, чтобы сложить в Лиозно
оружие. Паны начали кричать, ссориться, ругаться и бранные слова обильно посыпались на довудца; ему говорили, что он умеет только мучить какими-то порядками, бродя по болотам, а не
знает как провести дружину и соединиться с другими партиями.
— Порази тебя гнев небесный и
оружие земное. По крайней мере
узнаешь ли ты этот меч, который был покинут тобой в ночь битвы на Городище. Ты первый показал хвост коня своего москвитянам и расстроил новгородские дружины. Этот меч, я сам
узнал недавно, принадлежит тебе.
Спустившись на двор замка, дружинники натолкнулись на груду изувеченных тел. По одежде и
оружию они
узнали в мертвецах своих земляков.